ух, какие у меня были насыщенные выходные.
в субботу, с раннего утра и вплоть до 7 вечера нас было трое: только я, велосипед и раскаленный солнечный город: с фонтанами, парками и уже потемневшей сладко-липкой зеленью, напитавшейся солнцем и щедро делившейся с городом этим соком: чуть более густым воздухом на периферии и сладкими запахами лета и зелени: густыми, травянистыми и горячими.
неуклюжие шутки проходящих мимо молодых людей, мой смех в ответ, от которого мне тоже смешно, и я смеюсь еще больше и радуюсь совершенно бездумно и легкомысленно.
А потом мы с N пьем ночью стаут и смотрим какие-то совершеннейшие теле-глупости и дурацкие фильмы и видеонарезки, и выбегаем покурить в парк, хотя я не курю, и воздух такой кристальный и такой обнадеживающе вкусный, как будто есть только красота, тепло и лето, и больше ничего нет и не может быть, и это никогда, никогда не закончится.
Как будто мы застряли в нем, как в безвоздушном простанстве невесомости, и сами абсолютно невесомые наполненные гелием шары.
А затем раннее утро, я ворчу и бужу, меня - пытаются заставить "съесть хоть что-нибудь", "ты ничего не ешь, так нельзя, тебе нужно поесть, давай я выберу", и я смеюсь и отнекиваюсь, и мы катим через пол-города, по самой границе его, где шоссе справа переходит в желтые поля и дальнюю темную каемку леса, над которой стоит мутная дымка жаркого июльского марева.
А потом, я загорала, как будто изнутри прогревая и выжигая все свои печали солнцем и загаром и веснушками, потом прогулки по лесу, вечерняя усталость, добрая Полина и сломанный каблук, и визит к родителям и налаживание скандалов своей склочной семейки, эмоциональная высушенность, ступни в пластыре почти по периметру, и прогулка ночью по парку, вдоль озера, когда я в 2 часа ночи наконец поняла, что я не усну.
А в ночном парке не было ни души. Совершенно отчаянно бесчеловечно пусто. Как же прекрасен мир без людей.
Щеки, обожженые солнцем и горячие, я грела о них ледяные руки, и это тоже было смешно, и когда по дороге домой меня пытались совершенно по-глупомы склеить какие-то азиаты, это тоже было бессмысленно, смешно и совсем не страшно.
Ледяной травяной чай из холодильника, далекий, но в доску свой голос Чувикян в трубке: "Я здесь! Я в Питере! Я приду к тебе послезавтра, потому что в среду уезжаю еще на 3 месяца!" - с отчаянной лихой радостью и легкостью.
Летом я безумно люблю мир.
Я верю и чувствую, что ни он мне, ни я ему ничего не должны, и я могу ничего не просить и ничего не держать, и каждому брошенному в меня событию радоваться, как вселенскому счастью, как бабочке, на секунду присевшей на мой рукав, чтобы через секунду улететь от меня по своим другим легкомысленным бабочкиным делам.
Летом во всем так много жизни: она поднимается, как пузырьки в газировке, вдоль позвоночника и будоражит.
Такие дела.